vae soli, vae mihi
а они ходили по пробивающемуся в воображении снегу и подбирали обломки упавших икаров. и голоса их сов были глухими, как трубка мертвого телефона, и глубокими, как звуки джаза, что однажды сыграет на трубе тот, чье имя не значило для них ничего, а листья на и деревьях были исписаны тонкими, как птичьи запястья, стихами на языке зверей.
их мысли отяжелели, стали грузными, как беременная волчица; их озябшие руки не могли найти друг друга и струны; флейта, согретая их дыханием, не оживала, но снилась.
их слезы стали последним ледяным водопадом, а смирение - первыми упавшими листьями. они скучали по себе и жар-птицам и под рассвет пели о солнце, предавшем их.
они дышали легко, но сердце их билось в стеклянном графине, и удары отражались от стенок и волновали кровь, как ветер волнует поверхность воды. и оттого они казались зыбкими, как пески сахары, и ненадежными, как старый самолет, и нездешними, как рассерженная тигрица или молчаливые дети.
их дети перестали плакать и звать героев; иссохшие губы их не терпели улыбки - гримасы боли, впрочем, не терпели тоже. Они покрывались защитным коконом, забыв спросить разрешения у бабочки; обиженные бабочки уходили в сны. Где-то за горизонтом они встречали свою юность и стихи Бродского, но уже успели понять, что они идут от окраины к центру и больше не вернутся.
они смотрели в небо и видели отражение красных песков; и в горле у них не осталось слов, чтобы молиться - только просить прощения.
Они уходили вместе с дикими гусями и теплыми ночами и, наверное, были бы счастливыми, если бы не шли спиной вперед, пытаясь заглянуть за горизонт, что остался позади.
Они умели бы быть счастливыми, если бы не оглядывались назад.
морали нет
их мысли отяжелели, стали грузными, как беременная волчица; их озябшие руки не могли найти друг друга и струны; флейта, согретая их дыханием, не оживала, но снилась.
их слезы стали последним ледяным водопадом, а смирение - первыми упавшими листьями. они скучали по себе и жар-птицам и под рассвет пели о солнце, предавшем их.
они дышали легко, но сердце их билось в стеклянном графине, и удары отражались от стенок и волновали кровь, как ветер волнует поверхность воды. и оттого они казались зыбкими, как пески сахары, и ненадежными, как старый самолет, и нездешними, как рассерженная тигрица или молчаливые дети.
их дети перестали плакать и звать героев; иссохшие губы их не терпели улыбки - гримасы боли, впрочем, не терпели тоже. Они покрывались защитным коконом, забыв спросить разрешения у бабочки; обиженные бабочки уходили в сны. Где-то за горизонтом они встречали свою юность и стихи Бродского, но уже успели понять, что они идут от окраины к центру и больше не вернутся.
они смотрели в небо и видели отражение красных песков; и в горле у них не осталось слов, чтобы молиться - только просить прощения.
Они уходили вместе с дикими гусями и теплыми ночами и, наверное, были бы счастливыми, если бы не шли спиной вперед, пытаясь заглянуть за горизонт, что остался позади.
Они умели бы быть счастливыми, если бы не оглядывались назад.
морали нет