vae soli, vae mihi
я открыл глаза и понял, что давно уже забыл,как это делается. потому я стал тренироваться и скаждым разом открывал глаза все шире и шире и вдруг заметил, что каждый раз передо мной открывается новый мир. дело в том, что он сродни стриптизерше: снимает с себя тряпочку за тряпочкой и остается все таким же недоступным, если только не добавить еще денег. но я нищ, как никогда прежде, потому я просто открываю глаза и смотрю, как все становится голым.
я видел, как весна сменилась летом; апрель поссорился с мартой быстро и, кажется, навсегда, потому майя упивается торжеством. девушки надевают длинные юбки, а я запрокидываю голову и тону в бездомной синеве грозового неба; рано или поздно я чувствую под ногами дно и понимаю, что снова все перепутал, что нужно возвращаться, и тогда остается только рухнуть коленями об асфальт, потому что грозы все нет, а до конца апреля осталось меньше недели, и в моем городе слишком много машин и мало света, и тогда я вдохнул полные тяжелые воздуха и выстонал одно-единственное слово, но я снова забыл, какое именно, и я не уверен, нужное ли это было слово, во всяком случае, с тех пор ничего не изменилось кроме того, что мои тяжелые все еще полны здешним липким озлдухом, а пары алкоголя остались в волосах, и я иду хмельной и воздушный, но от этого нисколько не легче, я плавлюсь на летнем солнце, как шоколад в микрофолновой печи, хотя я давно уже не ем шоколад, мои руки в крови убитых мною мечт и планов, и я не знаю, куда девать трупы, поэтому я вытаскиваю их на солнце, чтобы высушить и сделать из них мертвень-траву, я мог говорить на мертвыне и мертвеческом, если много летал, я вспоминаю свои прошлые навыки, но местные мертвые живее всех живых и не понимают моей мертвыни, и я убиваю их снова и иду искать гаммельноского крысолова, чтобы умереть у его ног, но нахожу только его разломанную зимнюю флейту, а весенняя покоится неначатой, и я не знаю, куда он ушел, а я так хотел бы распластаться у его ног и просить взять меня с собой, но просить некого, и я растворяюсь в стволах деревьев и прорастаю травой и вот тогда понимаю, что что-то, я, кажется, упустил, но уже никогда не узнаю, что.
я видел, как весна сменилась летом; апрель поссорился с мартой быстро и, кажется, навсегда, потому майя упивается торжеством. девушки надевают длинные юбки, а я запрокидываю голову и тону в бездомной синеве грозового неба; рано или поздно я чувствую под ногами дно и понимаю, что снова все перепутал, что нужно возвращаться, и тогда остается только рухнуть коленями об асфальт, потому что грозы все нет, а до конца апреля осталось меньше недели, и в моем городе слишком много машин и мало света, и тогда я вдохнул полные тяжелые воздуха и выстонал одно-единственное слово, но я снова забыл, какое именно, и я не уверен, нужное ли это было слово, во всяком случае, с тех пор ничего не изменилось кроме того, что мои тяжелые все еще полны здешним липким озлдухом, а пары алкоголя остались в волосах, и я иду хмельной и воздушный, но от этого нисколько не легче, я плавлюсь на летнем солнце, как шоколад в микрофолновой печи, хотя я давно уже не ем шоколад, мои руки в крови убитых мною мечт и планов, и я не знаю, куда девать трупы, поэтому я вытаскиваю их на солнце, чтобы высушить и сделать из них мертвень-траву, я мог говорить на мертвыне и мертвеческом, если много летал, я вспоминаю свои прошлые навыки, но местные мертвые живее всех живых и не понимают моей мертвыни, и я убиваю их снова и иду искать гаммельноского крысолова, чтобы умереть у его ног, но нахожу только его разломанную зимнюю флейту, а весенняя покоится неначатой, и я не знаю, куда он ушел, а я так хотел бы распластаться у его ног и просить взять меня с собой, но просить некого, и я растворяюсь в стволах деревьев и прорастаю травой и вот тогда понимаю, что что-то, я, кажется, упустил, но уже никогда не узнаю, что.