vae soli, vae mihi
у меня за окном небо красно-серое, а деревья похожи на облысевшие елки.
смотри, я раньше говорил, что здесь есть надгород, я был абсолютно убежден в его существовании - все потому, что, вглядываясь в промежуток между стенами домов, я внезапно осознавал некое странное несоответствие пропорций; я смотрел дальше, чем видел, и, будь земля плоской, я увидел бы самого себя - со спины. боюсь, я показался бы себе таким беззащитным, что заплакал бы... впрочем, земля давно уже свернулась в комок, пытаясь отвердевшей шкуркой прикрыть от космического холода горячее нутро, а мой взгляд еще не научился огибать поверхность земного шара. возможно, если я буду смотреть очень присатльно, мне удастся разглядеть, что пьют сегодня в странных марсианских городах. но мне не хочется, так что я опускаю глаза и строго смотрю на носки своих ботинок, хотя, на самом-то деле, мне стоило бы выйти и строго посмотреть на самого себя, а потом еще и в угол себя поставить, ну да ладно, на первый раз обойдемся, а там видно будет, он же больше не станет, он хороший.
по моему телу расползаются одоги, невидимые и оттого еще более злые; сгорает только моя кожа, и от этого пламени становится тепло тем, кто рядом со мной - к счастью, они никогда не поймут, откуда берется этот странный огонь под закрытыми веками. моя оголенная плоть остается на потеху зимнему ветру, а я и не в обиде. я покрыт льдом, а подо льдом бушует пламя, равного которому нет.
я всегда говорил, что мой сткан наполовину полон. но что делать, если кто-то давно уже вылил его содержимое в пыль, да и сам стакан разбился?
я иногда думаю о несбывшемся. о том, каким я мог бы быть, если бы родился в другое время, в другом месте, или если бы одиннадцатого сентября две тысячи восьмого не свернул налево, или если бы меня сбила та машина, или если бы я познакомился с той девушкой. вообще-то я никогда не замечал в себе склонность к мазохизму, так что я не знаю, зачем я это делаю.
распахни себя, чтобы стать таким же твердым, как снаружи. теплой сердцевине не место в настоящих живых людях: им жить нужно, а не выть от тоски.
смотри, я раньше говорил, что здесь есть надгород, я был абсолютно убежден в его существовании - все потому, что, вглядываясь в промежуток между стенами домов, я внезапно осознавал некое странное несоответствие пропорций; я смотрел дальше, чем видел, и, будь земля плоской, я увидел бы самого себя - со спины. боюсь, я показался бы себе таким беззащитным, что заплакал бы... впрочем, земля давно уже свернулась в комок, пытаясь отвердевшей шкуркой прикрыть от космического холода горячее нутро, а мой взгляд еще не научился огибать поверхность земного шара. возможно, если я буду смотреть очень присатльно, мне удастся разглядеть, что пьют сегодня в странных марсианских городах. но мне не хочется, так что я опускаю глаза и строго смотрю на носки своих ботинок, хотя, на самом-то деле, мне стоило бы выйти и строго посмотреть на самого себя, а потом еще и в угол себя поставить, ну да ладно, на первый раз обойдемся, а там видно будет, он же больше не станет, он хороший.
по моему телу расползаются одоги, невидимые и оттого еще более злые; сгорает только моя кожа, и от этого пламени становится тепло тем, кто рядом со мной - к счастью, они никогда не поймут, откуда берется этот странный огонь под закрытыми веками. моя оголенная плоть остается на потеху зимнему ветру, а я и не в обиде. я покрыт льдом, а подо льдом бушует пламя, равного которому нет.
я всегда говорил, что мой сткан наполовину полон. но что делать, если кто-то давно уже вылил его содержимое в пыль, да и сам стакан разбился?
я иногда думаю о несбывшемся. о том, каким я мог бы быть, если бы родился в другое время, в другом месте, или если бы одиннадцатого сентября две тысячи восьмого не свернул налево, или если бы меня сбила та машина, или если бы я познакомился с той девушкой. вообще-то я никогда не замечал в себе склонность к мазохизму, так что я не знаю, зачем я это делаю.
распахни себя, чтобы стать таким же твердым, как снаружи. теплой сердцевине не место в настоящих живых людях: им жить нужно, а не выть от тоски.