vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
vae soli, vae mihi
выдумка - квинтэссенция реальности, реальность - сжиженный гелий в баллоне из-под газа для приготовления пищи, все эти люди не для меня.
птицы могут вить гнезда в гитарах, глазам бывает больно, флейта холодна, пока ты не отдашь ей тепло своих пальцев.
гипертрофированное чувство справедливости еще никого не довело до чего-то хорошего, нового и прекрасного, чувственности место на страницах книг, чувствуя вечность, далеко не уйдешь.
смеяться над снами, плакать над бодрствованием, мешать одно, другое и тридцать пятое.
когда люди делают что-то вместе, они не делают, они люди. когда играешь в квартете, нужно знать все партии всех инструментов, иначе, как ни садись, в скрипе струн между ладов будут завывания ветра.
мертвым странам не нужно бога, если только он сам не мертв.
мертвым людям бога не нужно тем более, нельзя убивать своей смертью, нельзя оживить своей жизнью, нельзя любить моею любовью.
кричать чужими словами и петь свою душу, танцуя свои неумелые танцы по лезвию меча самурая, что сделает харакири, когда поймет, что его император мертв и не видит солнца - вот то, что остается нам.
птицы могут вить гнезда в гитарах, глазам бывает больно, флейта холодна, пока ты не отдашь ей тепло своих пальцев.
гипертрофированное чувство справедливости еще никого не довело до чего-то хорошего, нового и прекрасного, чувственности место на страницах книг, чувствуя вечность, далеко не уйдешь.
смеяться над снами, плакать над бодрствованием, мешать одно, другое и тридцать пятое.
когда люди делают что-то вместе, они не делают, они люди. когда играешь в квартете, нужно знать все партии всех инструментов, иначе, как ни садись, в скрипе струн между ладов будут завывания ветра.
мертвым странам не нужно бога, если только он сам не мертв.
мертвым людям бога не нужно тем более, нельзя убивать своей смертью, нельзя оживить своей жизнью, нельзя любить моею любовью.
кричать чужими словами и петь свою душу, танцуя свои неумелые танцы по лезвию меча самурая, что сделает харакири, когда поймет, что его император мертв и не видит солнца - вот то, что остается нам.
вторник, 25 октября 2011
vae soli, vae mihi
есть одно железное правило:
не обращай внимания на свою боль.
не обращай внимания на свою боль.
18:21
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
воскресенье, 23 октября 2011
22:18
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
пятница, 21 октября 2011
22:19
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 18 октября 2011
21:01
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
vae soli, vae mihi
скайп не работает,
холод не проходит,
люди не вдохновляют,
читать - замятина, себя - забыть и - в него, в него. человечность - как насилие над природой, человечество как природа - интересно, что будет если просто перестать успокаивать страждущих?
Нет: к счастью - не бред. Нет: к несчастью - не бред.
кукол - и тех не заставляют быть собой, оставаясь кем-то другим. мне важно, что происходит. некоторые люди существуют потому, что иногда им нужно погладить меня по голове. строить карточные домики из несбышейся жизни слишком больно, чтобы считать это реальностью, и слишком просто, чтобы считать сном. солнце не всегда встает на востоке: зимой оно приходит с севера. в голове человека полтора килограмма мозга и тонкие стенки черепной коробки. умирать не больно. жить не больно. боль - это не больно. эмоциональная боль длится двенадцать секунд, все остальное - мысли, которыми занято полкило мозга.
зимой холодно. jedem das sein.
холод не проходит,
люди не вдохновляют,
читать - замятина, себя - забыть и - в него, в него. человечность - как насилие над природой, человечество как природа - интересно, что будет если просто перестать успокаивать страждущих?
Нет: к счастью - не бред. Нет: к несчастью - не бред.
кукол - и тех не заставляют быть собой, оставаясь кем-то другим. мне важно, что происходит. некоторые люди существуют потому, что иногда им нужно погладить меня по голове. строить карточные домики из несбышейся жизни слишком больно, чтобы считать это реальностью, и слишком просто, чтобы считать сном. солнце не всегда встает на востоке: зимой оно приходит с севера. в голове человека полтора килограмма мозга и тонкие стенки черепной коробки. умирать не больно. жить не больно. боль - это не больно. эмоциональная боль длится двенадцать секунд, все остальное - мысли, которыми занято полкило мозга.
зимой холодно. jedem das sein.
vae soli, vae mihi
иногда люди возвращаются и становятся призраками, и им недостаточно блеска в моих глазах, им нужно истерики, признаний и истинного дао, высказанного словами - а я не могу высказать дао словами, мысль изреченная есть ложь, вот и получается несоответствие - кто-то улыбается.
так здорово было бы быть мертвой куклой и избавиться от своей людозависимости
так здорово было бы быть мертвой куклой и избавиться от своей людозависимости
понедельник, 17 октября 2011
vae soli, vae mihi
и весь - как одна большая ночь. смятые ступни будто бы жжет огнем, идти больно, не идти еще больнее, холод идет по пятам. разметаться по городу, расплавиться ледяными мыслями, влиться в листья.
стихи мою похожи на прозу, загнанную в рамки ритма; проза моя напоминает искалеченные стихи -
я сам искалеченный, как трава после первого холода. зеленая еще, своя - отогреешь - убьешь, внутри что-то уже неуловимо изменилось, кристаллическая решетка сломана и перестроена по образцу, "у людей, которые не улыбаются, что-то не так", ну ка, завязываем улыбку на ушах, пршиваем, стежок, второй - больно, говорит? нет, это вам кажется
все поступки, которые принято именовать дурацкими, мы не совершаем не благодаря тщательному взвешиванию за и против и судорожному хватанию за рассудок, а из-за невозможности совершить их в определенный момент. потом сожалеем, конечно, и так по-детски мило, наивно - "ну и не надо было", "это все равно глупо", как будто это что-то изменит внутри.
в темноте мы все похожи на бога. хотя бы немного.
стихи мою похожи на прозу, загнанную в рамки ритма; проза моя напоминает искалеченные стихи -
я сам искалеченный, как трава после первого холода. зеленая еще, своя - отогреешь - убьешь, внутри что-то уже неуловимо изменилось, кристаллическая решетка сломана и перестроена по образцу, "у людей, которые не улыбаются, что-то не так", ну ка, завязываем улыбку на ушах, пршиваем, стежок, второй - больно, говорит? нет, это вам кажется
все поступки, которые принято именовать дурацкими, мы не совершаем не благодаря тщательному взвешиванию за и против и судорожному хватанию за рассудок, а из-за невозможности совершить их в определенный момент. потом сожалеем, конечно, и так по-детски мило, наивно - "ну и не надо было", "это все равно глупо", как будто это что-то изменит внутри.
в темноте мы все похожи на бога. хотя бы немного.
четверг, 13 октября 2011
vae soli, vae mihi
мы почти такие же, как люди, только непростительно наивны
только воображаемые замки и пригодны для жилья
этот самолет летит в индию - а я здесь.
только воображаемые замки и пригодны для жилья
этот самолет летит в индию - а я здесь.
тот момент, когда человек становится голосом, а голос становится тобой, а ты становишься одной летящей мыслью - я никогда не могу отследить его. они все сущенствуют для меня отдельно от своих русалочьих песен, и их разговары не касаются их нот, вот что по-настоящему странно; с такими голосами они должны бы смотреть совем иначе, а они, как вдруг выяснилось - люди, ну не странно ли, в самом деле?
Ященко для меня существует черноволосой барышней исключительно молча; "она замолчала оттого, что не пела - а говорить она не умела"; и странно верить, что она и те звуки, что наполнили зал и меня - это одно и то же. Продукт одной мысли.
Листы с отпетыми песнями улетают, как мертвые, и, наверное, растворяются у их ног; а воображаемые замки их прекрасны и реальны, как сновидение уставшего зверя.
"в качестве шамана у нас сегодня скрипач". а в качестве гуру у меня сегоднгя вы, ребята. вы же, кажется, любите индию? покажите мне, покажите мне реку всех рек! проведите меня по всем дорогам, что исходил узкими ступнями ким. помогите. театру Катакали нет места в жизни моей - так дайте найти его, это пространство для шатра, дайте еще слов, как прокаженный у богов просит исцеления, так я вас прошу. Прошу.
Она безумно похожа на Машу. Те же сладкие, кроткие, твердые, мягкие, отдельные согласные, что очаровали меня в кислороде, эти с придыханием слова, этот свет на сцене. Он должен бы быть преподавателем мира в общин хиппи,
а они все, кажется, все время держатся за руки.
они невероятные. Как рассказ, чот читала Люси в колдовской книге.
вокалист, гитарист, басист, скрипач, флейтист, виоланчелист и баянист. вместе.
я не знала ни одной песни, но было нужно петь с ними. танцевать с ними. нужно.
с такой душой петь, чтобы казалось, что сердце мое - у них. два голоса в моей голове.
этот самолет летит в индию... а - здесь...
вторник, 11 октября 2011
21:43
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
21:09
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
четверг, 06 октября 2011
20:37
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
среда, 05 октября 2011
vae soli, vae mihi
недостаточно, чтобы у нас были крылья - важно, чтобы они нас несли (с)
в конце концов, только солнце может позволить себе приходить и уходить каждый день, ничего не объясняя.
возвращаться - куда-то, к кому-то, просто так - это почему-то всегда похоже на извинение. я не знаю, как разговаривать с обиженнымилюдьми, с обиженными городами - тем более.
возвращение=испытание.
испытание это жизнь, вот только жизнь и возвращение - далеко не синонимы.
в конце концов, только солнце может позволить себе приходить и уходить каждый день, ничего не объясняя.
возвращаться - куда-то, к кому-то, просто так - это почему-то всегда похоже на извинение. я не знаю, как разговаривать с обиженнымилюдьми, с обиженными городами - тем более.
возвращение=испытание.
испытание это жизнь, вот только жизнь и возвращение - далеко не синонимы.
вторник, 04 октября 2011
vae soli, vae mihi
- петя, медом тебе там намазано? - спрашивала мать. когда петя в очереждной раз уходил в друзьям.
- почти, мама. почти. - выдавливал петя коротким рыданием и уходил, пряча за пазухой серебряные ложки и бабушкины бриллиантовые сережки.
нужно быть абсолютно уверенным в собственной непогрешимости, чтобы иметь право извиняться. нужно знать, что ты ни в чем не виноват - только тогда ты, по сути, будешь искренен. все остальное называется "оправдание", и ты наказываешь сам себя, пытаясь устроить себе показательное самосожжение на внутреннем дворике души.
- почти, мама. почти. - выдавливал петя коротким рыданием и уходил, пряча за пазухой серебряные ложки и бабушкины бриллиантовые сережки.
нужно быть абсолютно уверенным в собственной непогрешимости, чтобы иметь право извиняться. нужно знать, что ты ни в чем не виноват - только тогда ты, по сути, будешь искренен. все остальное называется "оправдание", и ты наказываешь сам себя, пытаясь устроить себе показательное самосожжение на внутреннем дворике души.
понедельник, 03 октября 2011
vae soli, vae mihi
быть, не быть - да какая уже разница?
земля, покрытая голубой глазурью, встречала их неприветливо - холодом, и горькие, как шоколад "Победа", сны шли за ними по пятам. в том октябре нитки запутывались, а темнота подкрадывалась незаметно - она тоже была одинока тогда.
на гитарах перебирали струны, на барабанах перетягивали кожу - к зиме готовились, когда час волка длится неделями.
они разучились считать зимние дни, а ее глаза больше не говорили, что скоро весна. они ее потеряли так надолго, что почти навсегда - впрочем, у них любая потеря была навсегда, даже календарь они теряли на совсем, а часов боялись - часы показывали, сколько времени им еще предстоит потерять.
они себя исчерпали. прошли по всем кругам ада, Беатриче свою не встретив, отгремели свое - оплакивали ушедшее и приходящее.
их жалели; лицемерию вокруг них не было предела, его ножом можно было резать - а они плели венки из шелковых лент и возлагали их на головы победителей своих, своих Иуд.
их предавали не раз, а они предавали все чаще; с глубины звезды видны даже днем - они уходили в небо и смотрели на то, как плачет солнце. разрывались между небом и морем, ее следы отпечатывали на бумаге и рассылали письмами в несчастные страны - учились жить.
времени много.
до апреля время, чтобы жить понарошку, тренироваться.
панихиду по себе устроить? по ней? по любви?
жить или не жить? воздухом, что она вдыхает, быть или гладить рассветных кошек, кормить их историями и слушать, как мурлыкают города?
очередной выбор, которого они делать не умели.
очередной выбор, которого на самом деле никогда и не было.
конечно, они будут жить. и зимой этой, и осенью, и весну встретят, вручат ему ключи от городов - конечно же, они будут жить. они для этого предназначены, против призвания идти - в другой параллельности, у созвездия близнецов.
в самом деле, что еще им остается?
они бы себя прокляли, да не умели - у них даже иссохшие розы оживали, а стекло на радостях отражало лица; даже точек они не любили, не хотели заставлять слова падать. добрые, ласковые, зверей воспитанники и людей воспитатели - навсегда появились, теплые.
когда-то, где-то, зачем-то, почему-то и как-то они были. с ней, без нее, счастливые, одинокие, истлевшие - стали.
и однажды они будут. снова.
земля, покрытая голубой глазурью, встречала их неприветливо - холодом, и горькие, как шоколад "Победа", сны шли за ними по пятам. в том октябре нитки запутывались, а темнота подкрадывалась незаметно - она тоже была одинока тогда.
на гитарах перебирали струны, на барабанах перетягивали кожу - к зиме готовились, когда час волка длится неделями.
они разучились считать зимние дни, а ее глаза больше не говорили, что скоро весна. они ее потеряли так надолго, что почти навсегда - впрочем, у них любая потеря была навсегда, даже календарь они теряли на совсем, а часов боялись - часы показывали, сколько времени им еще предстоит потерять.
они себя исчерпали. прошли по всем кругам ада, Беатриче свою не встретив, отгремели свое - оплакивали ушедшее и приходящее.
их жалели; лицемерию вокруг них не было предела, его ножом можно было резать - а они плели венки из шелковых лент и возлагали их на головы победителей своих, своих Иуд.
их предавали не раз, а они предавали все чаще; с глубины звезды видны даже днем - они уходили в небо и смотрели на то, как плачет солнце. разрывались между небом и морем, ее следы отпечатывали на бумаге и рассылали письмами в несчастные страны - учились жить.
времени много.
до апреля время, чтобы жить понарошку, тренироваться.
панихиду по себе устроить? по ней? по любви?
жить или не жить? воздухом, что она вдыхает, быть или гладить рассветных кошек, кормить их историями и слушать, как мурлыкают города?
очередной выбор, которого они делать не умели.
очередной выбор, которого на самом деле никогда и не было.
конечно, они будут жить. и зимой этой, и осенью, и весну встретят, вручат ему ключи от городов - конечно же, они будут жить. они для этого предназначены, против призвания идти - в другой параллельности, у созвездия близнецов.
в самом деле, что еще им остается?
они бы себя прокляли, да не умели - у них даже иссохшие розы оживали, а стекло на радостях отражало лица; даже точек они не любили, не хотели заставлять слова падать. добрые, ласковые, зверей воспитанники и людей воспитатели - навсегда появились, теплые.
когда-то, где-то, зачем-то, почему-то и как-то они были. с ней, без нее, счастливые, одинокие, истлевшие - стали.
и однажды они будут. снова.
воскресенье, 02 октября 2011
vae soli, vae mihi
нет, они и вправду перестали понимать, что происходит.
убивать они так и не научились, а умирать не хотели - а вокруг кружились, как пары в царском вальсе внутри головы, люди, ссоры, октябри, книги и прочие жизни, которые принято считать радостями. почему-то, как-то и когда-то они стали кем-то, и имена их привязывали их к земле. а они кричали, плакали, истинных страданий не зная, они били стекла и смотрели, как сверкают осколки - они свою судьбу хотели разбить.
они себя вычеркивали из своей жизни, сюжет про них все чаще становился легендой о них - они знали, что однажды, когда, рассказывая о них, сказатель начнет со слов "она жила", они станут свободными.
они с ужасом понимали, что, не планируя свою жизнь, они распределяют ее судьбу по ее дням, но поделать ничего не нужны. они осознали, что скоро станут книжными строками о ней - стали бы, если бы.
она начала говорить о них.
- знаешь, - говорила она ему, - однажды они жили и, кажется, даже любили - почти как ты меня, только по-другому, и почти так, как я тебя - только раньше. а сегодня на рассвете они поднимутся и проживут еще один день, а сны у них будут яркие, как крылья улетающих птиц.
так они жили, поддерживая друг друга, как влюбленные старика держатся за руки, чтобы не упасть.
она придумывала их, а они придумывали ее.
наверное, это была особая разновидность счастья.
наверное, это начиналась зима.
убивать они так и не научились, а умирать не хотели - а вокруг кружились, как пары в царском вальсе внутри головы, люди, ссоры, октябри, книги и прочие жизни, которые принято считать радостями. почему-то, как-то и когда-то они стали кем-то, и имена их привязывали их к земле. а они кричали, плакали, истинных страданий не зная, они били стекла и смотрели, как сверкают осколки - они свою судьбу хотели разбить.
они себя вычеркивали из своей жизни, сюжет про них все чаще становился легендой о них - они знали, что однажды, когда, рассказывая о них, сказатель начнет со слов "она жила", они станут свободными.
они с ужасом понимали, что, не планируя свою жизнь, они распределяют ее судьбу по ее дням, но поделать ничего не нужны. они осознали, что скоро станут книжными строками о ней - стали бы, если бы.
она начала говорить о них.
- знаешь, - говорила она ему, - однажды они жили и, кажется, даже любили - почти как ты меня, только по-другому, и почти так, как я тебя - только раньше. а сегодня на рассвете они поднимутся и проживут еще один день, а сны у них будут яркие, как крылья улетающих птиц.
так они жили, поддерживая друг друга, как влюбленные старика держатся за руки, чтобы не упасть.
она придумывала их, а они придумывали ее.
наверное, это была особая разновидность счастья.
наверное, это начиналась зима.
пятница, 30 сентября 2011
19:00
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
среда, 28 сентября 2011
vae soli, vae mihi
они вдруг поняли, что, оказывается, осень - это больно, а люди - вовсе не так весело и интересно, как поначалу казалось. поначалу-то все им было в новинку, все невпопад, и они все стремились попробовать наощупь, и даже это человечья жадность им казалась таинственной и богами подаренной - и когда к ним тянули руки, они отдавали себя, думали: так и нужно, а оказалось - растрачиваете себя попусту, рисуетесь, что вам нужно ?
и тогда они, собрав слова для мыслей, сбежали, бросились за ней, упрямо дрожали на холодном ветру, вдыхали дым чужих костров и своих - не разводили, боялись пугать зверей.
они перестали понимать, что происходит; движения их стали рваными и издерганными, как стакатто; успокаивающая мягкая ретушь легато была только во сне - иногда она им снилась, манила, как раньше, и они просыпались, счастливые, готовые идти дальше - а ее не было.
не доверяя друг другу, кричали, плакали, боялись: а вдруг кто-то - пророк? прятались в книгах, страдали ложью и пустотой, и даже поиски их напоминали больше не путь, но - беспокойное кружение птицы над гнездом.
только гнездо было чужое и мир.
а однажды они услышали ее слезы. слишком ярким днем, чтобы считать это случайнм путешествием в прошлое - а они слишком честные, чтобы не заметить и страдать дальше - они вдруг отрастили крылья и бросились к ней. осень хлестала их по лицу, бросалась листьями - а они летели вдоль кольца по прямой, возвращались назад, во время, в мир.
а она лежала под сенью света и умирала, и капли моря на щеках были как слезы, - моря слезы, не ее, а песок ложился на ладонь, ласкался - а она только поворачивала голову и смотрела своей горечью.
а они в первй раз взяли ее за руку. "как, что?" - не это стало важно. помочь, вернуть, удержать - а она просила: "помогите мне умереть. помогите" - шептала хрипло, шевелила непослушными губами, заливала мир своей кровью - говорят, в тот день родились все великие поэты, просто некоторым удалось прожить лольше и расцвести позже, чем прочим.
от "умереть" у них задрожали руки и голоса, и даже ветер остановился, не в силах идти дальше; море, бездушное море коротко вскричало, чайки молча служили последнй реквием а они, взяв в себя руки, отвечали:
- умирать? умирай одна. мы можем помочь жить.
и они ушли. медленно - так медленно, что их тени остались рядом с ней на песке, помогли подняться, ступить первые шаги, и она, вдруг вдохновившись собой, переставляла аккуратно узкие ступни, дышала, жила - и смех ее зазвенел летом, а море отвечало счастьем, а она побежала, кружилась, обнимала их,
и, слившись в одно, они шли творить добрые дела, и их встречали...
проснувшись, они поняли, что все еще не попрошались с ней.
и тогда они, собрав слова для мыслей, сбежали, бросились за ней, упрямо дрожали на холодном ветру, вдыхали дым чужих костров и своих - не разводили, боялись пугать зверей.
они перестали понимать, что происходит; движения их стали рваными и издерганными, как стакатто; успокаивающая мягкая ретушь легато была только во сне - иногда она им снилась, манила, как раньше, и они просыпались, счастливые, готовые идти дальше - а ее не было.
не доверяя друг другу, кричали, плакали, боялись: а вдруг кто-то - пророк? прятались в книгах, страдали ложью и пустотой, и даже поиски их напоминали больше не путь, но - беспокойное кружение птицы над гнездом.
только гнездо было чужое и мир.
а однажды они услышали ее слезы. слишком ярким днем, чтобы считать это случайнм путешествием в прошлое - а они слишком честные, чтобы не заметить и страдать дальше - они вдруг отрастили крылья и бросились к ней. осень хлестала их по лицу, бросалась листьями - а они летели вдоль кольца по прямой, возвращались назад, во время, в мир.
а она лежала под сенью света и умирала, и капли моря на щеках были как слезы, - моря слезы, не ее, а песок ложился на ладонь, ласкался - а она только поворачивала голову и смотрела своей горечью.
а они в первй раз взяли ее за руку. "как, что?" - не это стало важно. помочь, вернуть, удержать - а она просила: "помогите мне умереть. помогите" - шептала хрипло, шевелила непослушными губами, заливала мир своей кровью - говорят, в тот день родились все великие поэты, просто некоторым удалось прожить лольше и расцвести позже, чем прочим.
от "умереть" у них задрожали руки и голоса, и даже ветер остановился, не в силах идти дальше; море, бездушное море коротко вскричало, чайки молча служили последнй реквием а они, взяв в себя руки, отвечали:
- умирать? умирай одна. мы можем помочь жить.
и они ушли. медленно - так медленно, что их тени остались рядом с ней на песке, помогли подняться, ступить первые шаги, и она, вдруг вдохновившись собой, переставляла аккуратно узкие ступни, дышала, жила - и смех ее зазвенел летом, а море отвечало счастьем, а она побежала, кружилась, обнимала их,
и, слившись в одно, они шли творить добрые дела, и их встречали...
проснувшись, они поняли, что все еще не попрошались с ней.