если бы я уезжал, то уезжал бы надолго, может быть, навсегда даже - в другой город, в другую страну, разницы, в общем-то нет, в крайнем случае - на другой конец обезлюдевшей белокаменной переехал бы; чтобы никто, ни один человек не посмел сказать мне "да что ты? зайди домой, проветрись, пусть родные помогут", потому что - что я мог бы ответить? "близость не измеряется количеством лет, прожитых под одной крышей". "общие стены не означают общую душу". "пора уже жить собой". даже не знаю; вряд ли это сработало бы - я бы, по крайней мере, себе не поверил точно.
я бы звонил раз в два дня домой (домой ведь бывает бывшим, ты знаешь), говорил бы: "да, у меня все хорошо, да, я снова не ем горячее и вообще не ем, я исправлюсь, честно, да, я живу неправильно, но без вас, значит - все хорошо, да? все хорошо, мам. я справлюсь, папа. как дела? до связи". у меня непременно было бы очень чисто и тихо - быть может, все оттенки синего или белого, я бы смотрел в потолок высокий отчаянно, думал: ну вот и один, вот она - темнота.
(я сейчас объясню. темноты бояться- болеть болезнью неизлечимой. боящихся темноты жалеют, жалейте хотя б до тех пор, пока за вами дверь не закроется и вы не оставите в одиночестве, наедине с собою меня - впрочем, я никого не виню, я бы просто лежал на спине, смотрел в потолок и думал: скоро утро, если я все еще это помню, значит, есть шанс, что оно наступит.)
я не пускал бы к себе никого, кто не знает моих имен и не носит с собою книг; меня б ненавидели все соседи, зато был бы любимый кот - он встречал бы мурчанием ласковым и пролитым молоком на кухне; я бы ругался притворно, гладил бы против шерсти и прижимал бы его к себе - кот, ты лучше людей - впрочем, комнаты мои полны были бы духов людей, только что ушедших или тех, кто еще только собрался прийти, ведь при всех моих "но" прийти ко мне было бы легче легкого: "я принес тебе чай", или "кофе", или "привет, как жизнь, хороший? где кот? разбуди кота!"
потом, возможно, у меня завелся бы человек специальный - "любимый" или даже "возлюбленный". я бы кидался человеку на шею, мы бы готовили вместе, пинали кота и тихонько скармливали ему под столом кусочки жареной курицы - о, я умел бы готовить, или человек мой умел бы, кота ведь, в самом деле, нужно кормить - холодильник у нас был бы полон грейпфрутов, яблок, сыра и рыбных палочек - человек мой ленивым был бы, таким же, как я - а на полках хранилось бы множество общих книг; пару раз человек забыл бы ключи и ждал бы меня на лестнице, а я, вернувшись, целовал его в лоб, причитал: "вот дурак у меня" и любил его сильно, сильнее, чем каждый день. у нас были бы имена у обоих странные, ни на что не похожие, и мы пели бы песни друг другу часто, может быть, чаще, чем смотрели бы вместе кино (неизбожное с комментариями: о, смотри какой плащ! у нее красивая стрижка). мы любили б друг друга больше, чем ангелов и самого, но друг к другу были бы близко, ближе, чем кто бы то ни было. человек распугал бы всю темноту в моей комнате, добавил бы в интерьер ужасающие красные занавески, я снимал бы их каждый раз, а он вешал снова, говорил бы - иначе скучно, а я соглашался б в душе, только б сделать ему приятное. мы бы жили вечно и счастливо, кот толстел бы, а мы истончались и стали б однажды духами - и снова уехали б под другое небо уже, взявшись за руки. мы бы были хорошие.

если бы я уезжал - уезжал бы надолго, может быть, навсегда, и как можно дальше: полумеры я никогда не любил.

---

Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра

---

ты же знаешь, я всегда жалею не ушедших, а тех, кто остался в одиночестве.

---

попросите меня уехать. я уеду, честное слово. отращу себе крылья какие-нибудь чертовы или просто проснусь наконец, просто скажите мне, что так нельзя. в ту же ночь собрался бы в дорогу, едва махнул бы рукой на прощание, шептал: "я еду, еду, я - в пути, подожди только", в небо бы смотрел, руки ломал бы от волнения, дышал - "вдох. выдох. вдох. выжить. вдох".
попросите меня уехать. я слишком засиделся в этом городе, но по-прежнему не нашел места, куда можно было бы прийти и сказать "я не хочу никого видеть. я хочу кофе" и получить в ответ чашку черного кофе (две трети кофе, треть молока и ложка рома вдобавок, без сахара) и платок на глаза. я не стал бы собирать вещи, оставил бы все, плевать, кто обрадуется моим книгам и какие птицы будут летать вместе со страницами моих книг, мне все равно, правда, я вышел бы из дому легким и навсегда, перекинул рюкзак через плечо, отстриг к чертям волосы и - шаг за шагом.
попросите меня уехать. скажите, что устали от меня. я поверю, с первого слова поверю, я и сам от себя устал, куда уж вам! шкурка моя изнутри такая же колючая, как снаружи, но никто, никто не виноват в этом, я сам себя обернул колючей проволокой, сам устелил свои дороги битым стеклом, сам справляюсь, или не справляюсь, но - тоже сам.
попросите меня уехать. во мне слишком много меня, и пальцы дрожат. по временам я задумываюсь о том, что всего этого могло бы не быть. что, возможно, из тысяч претендентов на место под этим небом, над этим морем этот жребий вытянул именно я - в награждение ли, в наказание, будучи особенно достойным или потому, что форма моих пальцев более соответствовала прожилкам в кленовых листьях? и они, остальные, проводив меня раскосыми своими глазами, глядя на меня с высоты моего несбывшегося роста, ушли пытать счастье/я в другую какую-то очередь - ведь не исключено, правда, не исключено, что и я до этого пытался пробиться сюда (или чудом избежал этой участи?), сам выстоял множество очередей, не исключено, что все эти люди могли бы родиться вместо меня, или нет - мною родиться могли бы, и никто не заметил бы несвершившейся этой проблемы, а я расхжаивал бы по стеклянной земле, крутил бы шар под ногами, и был бы чем-то другим и - по-другому.
попросите меня уехать.

---

под стеклом рабочего стола у меня до сих пор лежит листок бумаги с дурацким пророчеством: "через два года ты напишешь роман". я уже забыл, откуда он взялся, но храню его бережно, его и целую гору хлама (храма?), которая помогает мне кое-как справляться с классификацией всего, что по ту сторону черепного шара. я начал забывать. имена, лица, даты, события, стороны света, нужные слова - я совершенствую искусство переспрашивания и учусь ориентироваться в лабиринтах словесных формулировках.
дело вот в чем. дело в том, что осень на этот раз лишили автономии, она прошла под зимними флагами, а то и вовсе пробежалась по рингу, как, знаете, шлюшки в купальниках во время кулачных боев проходят с номерами раундов. я вращаюсь в этом космосе все медленнее, а вскоре и вовсе остановлюсь, и одно полушарие выгорит под безжалостным лживым солнцем, а второе приютит всех дьяволов, которым не хватило духу расстаться со своим кормильцем.
вот что: у меня есть одеяло и плед. я придумал так: я возьму холодную, пробегусь по ребрам, вдо-выдох. никто никогда не думал, что металл может быть нежным, но я так боюсь сделать ей больно? будь во мне кровь гаммельноского крысолова, я давно бы ушел и увел за собой всех, кто еще способен идти - хватал бы за руки, даже если они не слышат песни моей флейты, кричал бы, вопил, но не позволил бы им оставаться, и, вообще-то, плевать, что с ними будет дальше, я просто не хочу проигрывать в этой битве, в каждом из этих людей есть я, я - каждая встреченная тобой птица, и каждая размазанная по асфальту кошка - это тоже я, и я не хочу лежать, уставившись в опустевшее предзимнее высокое небо сотнями пар мертвых и все так же безразличных глаз.

---

голоса дорогих мне людей срывались от отчаяния, а я мог только рассказывать и рассказывать историю одиссея - "понимаешь, на самом-то деле одиссей не хотел домой, вернее, его никто и не спрашивал, одиссей был нужен афине; телемах о многом мог бы ему сказать, но одиссей все равно ушел в море и даже не думал о вновь постаревшей пенелопе" - я-то, всю жизнь боявшийся оле-лукойе едва ли не больше, чем его братца, что рассказывает мертвые сказки!
я лежал на спине, уставившись в потолок, твердил: мне все равно, мне все равно, мне все равно. твердил: боги, сделайте так, чтобы люди могли любить того, кого хотят любить. боги, сделайте так, чтобы люди могли любить того, кого хотят любить. боги, сделайте так, боги, сделайте так, боги, сделайте так - если кому-то из нас и удалось заснуть той ночью, то лишь по чистой случайности. прижимал руки к солнечному сплетению, содрогался от кашля, сдерживал слезы, старался вышептать, вымолить из себя не себя; не открываю глаз, думал: вот бы утро; время, говорят, лечит.
время - плохой хирург. делает надрезы, оставляет решетку небольших вроде бы свиду ранений - только тронешь, изойдешь криком. время забывает в пациенте полотенца, скальпели, время делает слишком крупные стежки, время нарекли врачом, хотя стоило бы назвать его либо акушером, либо патологоанатомом.

если я настоящий - это тот, кем я становлюсь в одиночестве. пожалуйста, боги. не дайте мне быть одному.
жаль, что рано или поздно любое существование отяжелеет, как беременная женщина - рано или поздно родится и выйдет на свет какая-нибудь подробность, и потом они будут появляться все чаще, одна за одной, и все эти люди решат, что знают, кто я. к тому времени вся эта шелуха уже давно останется в прошлом, и появятся новые, тугие, живые, плотные, кровоточащие раны и все еще пахнущие свежей гнилью поступки, но им-то будет все равно. мое прошлое - единственное, что у меня есть и единственное, что я готов выкинуть вон безо всяких сожалений.
я многое забываю. номера телефонов, дни рождения, адреса и списки покупок; книги, вещи, даты приезда, слова песен, бижутерию, кошельки; но я никогда не забываю людей, однажды появившихся в моей жизни. хотя бы это я обязан сделать для тех я, что я однажды похоронил.

этот год для зимы - хороший год; в этом году зима была весь чертов год, и мне так и не удалось замазать какой-нибудь штукатуркой трещины микрозим, расползающиеся под протекшей крышей (все откладывал, думал - жара стоит, жара; впрочем, в некотором роде я не ошибался, конфликт между внутренней гнилью, приближающей к минус пяти, и наружной повышенной температурой кожи разрушил бы к чертям все попытки ремонтных работ).
я запутался. яы бы не отказался увидеть себя, но куда уж мне! я запутался.

мне уже, - говорю, - ничего не надо.
и, кажется, и сам верю.

мне уже ничего не надо.
мне б за чашкою шоколада
с девой-осенью помолчать...

молчание. молчание, что пронзительнее, чем крик.

---

я произносил слова, и они оставались черной масляной дорожкой на раскрашенном уже закатном холсте: оранжевое и желтое, и я, неистовый, беспоиощный, обреченный, схватился за кисть, попытался дорисовать закат этими черными красками. я так боялся все испортить, что двигался слишком быстро для человеческого глаза, но , кажется, у меня получилось (кто-то мне аплодировал =- потом, правда, выяснилось, что это тоже был я) - просто теперь в центре всех моих закатов есть погасшее ядро умершего солнца. но это не страшно по сравнению с крушением внешнего благополучия, правда?

воздух плавился вокруг моей разгоряченной кожи. время замедлилось, и я чувствовал, как он неохотно ленивыми потоками обходит мое лицо.

мой идеальный рай - это когда людям хорошо со мной и когда они не скучают без меня. каждый раз я смотрю в лица тех, кто рано или поздно бросит меня или кого рано или поздно брошу я и думаю: "боги, пожалуйста. сделайте так, чтобы люди могли любить того, кого хотят любить". я знаю, я много раз просил и каждый раз говорил, что в моей жизни нет ничего важнее, но все время забывал, что есть множество вещей, которые - куда важнее моей пресловутой жизни. и потому я сгибался пополам, шептал, прижимая руки к солнечному сплетению - пожалуйста, помогите им. спасите!
но никто никого не спас.

---

мое имя - нечто столь же выдуманное, как я сам.
если я настоящий - это тот, кем я становлюсь в одиночестве - боги, не дайте мне быть одному.
есть одна хорошая новость - мое гнастроение ныне не зависит от температуры потоков воздуха, касающихся разгоряченной взорвавшейся кожи. трещины микрозим на венах становтся все шире, рано или поздно моя кровеносная система станет незамкнутой - и однажды ранив меня, можно будет меня убить.
кожа губ краснеет от стыда за то, что я произношу.
мое сердце болит чужой болью сильнее, чем своей собственной.
я давно не умею горевать за себя. за других я еще способен плакать.

---

все это время я так хотел домой, а вернувшись, понял, что то место, которое по недоразумению считается моим домом, вовсе им не является. возможно, никакого дома у меня и вовсе нет; и, поняв это, легкий и стремительный - я опустился на пол и почувствовал себя по-настоящему потерянным. если бы я еще знал, кому могло прийти в голову потерять вещь вроде меня: казалось бы, я никому не делал такого зла и добра, чтобы заслужить вечное пребывание в траве на обочине чьей-то дороги, но чужие дороги окружают меня, как небольшие смерти, и я многое отдал бы, чтобы понять, в чем их смысл, вот только отдавать уже некому. окошко приема закрылось, первое время я смеялся как безумный из-за таблички "меня нет и не будет", а потом это стало полуправдой; я, впрочем, продолжаю смеяться. меня действительно нет и уже не будет; дело только в том, что меня и не было никогда, а эти странные люди сочли полезным меня придумать и наделить способностью гонять мысли внутри черепного шара, и я, покорный чужим желаниям, все прокручиваю и прокручиваю в своей голове альтернативные варианты развития события. у меня уже дрожат руки, и тошщнотворные круги перед глазами снова здесь (будь я наследным принцем, а они - папарацци, их назойливость была бы более понятна), но я не хотел бы обманывать ожидания людей, создавших меня. их вера в мое существование - по сути, единственное, что еще сохраняет мой аквариум целым, и я еще не готов расстаться с солнечными бликами по разноцветным камушкам на дне.
они такие красивые!

---

никогда не рассказывай старые сказки. слышишь? никогда так не делай.
это жалко.

я чувствовал, как все во мне замирает (замерзает), я боялся открыть глаза - надо мной клубились призраки и заглядывали мне в лицо, и стоило быть чуть менее осторожным - и я утонул бы в их черной немоте. сейчас я - один из многих, а стал бы - одним из тех, кто не смог вернуться. чей кот застыл на пороге и ждет, ждет, ждет, уставившись в холодные звезды (небо отворачивается, прячет лицо, смотрит холодно-честно, но молчит, не говорит ни слова. небо умеет сострадать, это единственное, что удается ему действительно хорошо); чья рыба нарезает бессмысленные круги в шаре, радиус которого стал равен бесконечности, а диаметр, значит, - дваум бесконечностям, а объем превысил даже рыбины представления о возможном.
впрочем, я ушел уже давно, кот сбил лапы,пытаясь поспеть, рыба подумывает о том, чтобы завести карту, а я все шагаю и шагаю, вращаю шар под ногами, не желая сознавать, что идти мне - некуда.
я даже придумать не могу, что будет, когда я снова доберусь до отправной точки.
в прошлый раз мне разорвало грудь криком, и я понял, как устроен изнутри. вот что: как можно считать, что внутри моей головы - то же, что у других? там переливаются озера, каждый раз, как я наклоняю голову, я чувствую движение морской волны, а говорят - кости черепа! до тех пор, пока они не вскроют меня так, как вскрыл себя я, они не имеею права судить обо мне и судить меня.
блестящие, слишком понимающие глаза моего зверинца подернуты дымкой.
я боюсь остаться один в темноте, и они боятся вместе со мной. и от этого вместе не теплее, а холоднее.
только холоднее.

---

"я хочу вернуть былое"
даже звучит глупо, да?
а теперь представьте себе, каково это на вкус, просто представьте себе - как это, скорчившись, прижимать руки к истекающему злыми, истеричными словами рту, удерживать все эти "хочу!", "не могу!", "спасите!"
шшш, погружение закончено. вдох-выдох. все хорошо. прошлого нет. и будущего нет, и правды нет. только настоящее у нас и осталось.

спи, моя радость, усни.

---

неизвестная/ненавистная ошибка

я - человек с пустотой вместо внутренней поверхности тела. отражаю зеркалами все, что способно отражаться, только бы не сидеть без дела.
если долго идти, можно понять, что стоишь на месте. понять, что никакого смысла нет. остановиться: на самом деле мне никто не нужен. я - полноценный человеческий организм, оснащенный руками, ногами и мозгом. я - неполноценный человек, которому никто не нужен.
к черту такую любовь. я смотрю в небо - там - холодные игрушки, неудавшиеся - или удавшиеся наоборот - проекты, отличные от зесли, по которой я хожу и на которой мне умирать. руки моего убийцы зальет жидкой кровью - ее мало в человеке, чтобы окатить ведьму кровью и искупать ее в крови, нужно не меньше десяти человек среднего телосложения - и холодом. холодом. холодом.
дорогие друзья и недруги, я хотел бы пригласить всех вас на свой праздник саморазрушения! это как бар-мицва, только саморазрушение. скоро мне придется платить деньги за то, чтобы видеть себя, и я считаю это большим достижением: это значит, что миру уже тяжело поддерживать меня видимым. значит, я испараюсь. значит, скоро меня не будет, уже скоро.

---

эндорфина мне в кровь, горстями глотал бы его, мне бы маленькую баночку с пилюлями управляемого счастья, я был бы единственным в мире человеком, подсевшим на счастье, а впрочем, о чем я говорю, наоборот, все вы тут сидите на счастье, даже на кокаине сидит меньше людей, если хочешь быть оригинальным, подсядь на страдания, хотя стоп нет, это тема тоже стара как мир, если хочешь чего-то нового, тебе придется упороться каким-то неизвестным способом, можешь, например, попробовать смерти, если тебе удастся умереть несколько раз подряд и получить от этого кайф - то это будет новое, но если от этого ты получишь удовольствие, то я очень сочувствую, я знаю, что это, бросил не так давно, честное слово, есть много более приятных способов забыться на время, я перебробовал их все, и ничто из этого не убило меня надолго, я не знаю, что сделать, чтобы избавить себя от своего присутствия, мне это чертовски нужно, иначе я разорвусь от невысказанных вопросов, наполняющих меня, я все время задаю глупые вопросы, какого черта я всегда задаю глупые вопросы, олтражение прячет глаза, не отвечает, никогда не отвечает, вдох, выдох, от перемены мест слагаемых сумма не меняется, я мог бы поменяться местами с кем угодно другим, но сущность от этого не изменилась бы, - все суета сует и томление сущего, мама мыла раму, бога нет, мы все умреи - я мог бы поменять все местами и вместо первого вдоха сделать первый выдох, сумма прожитых лет от этого нисколько не изменилась бы, прибавив мою жизнь, вычли чью-то чужую, выходит, я отнял чью-то жизнь, сознание этого должно было бы доставлять мне неудобство, но мне уже все равно, в предосенней отчаянной яркости постиюньского солнца я чувствую, как плавятся мои пальцы, сжимающие плечи, мой внутренний холод - единственный, кто всегда со мной, я дышу, насыщая его кислородом, вдох-выдох, вдох-выдох, дыши, тварь, "потей, раб! живи, окаянный!"

---

как кричал во сне: "нет, нет, нет!" то ли я, то ли кто-то вроде меня.
вся эта вечность перекатывается ледяными никогда у меня под кожей, эй.
осужденный на казнь останавливается на мгновение, прежде чем на эшафот взойти, победитель не сразу идет забирать награду; даже ребенок, прыгая в воду, на мгновение застывает в воздухе, прежде чем окатить тех, кто вокруг стоит, брызгами; а мне вот передышки не выпало.

---

я бы смотрел и смотрел, как люди падают в свои внутренние реки, но вот в чем беда - я же падаю вместе с ними.
у меня все хорошо, я просто умер, не обращайте внимания. стойте слева, проходите справа, в час пик занимайте6 обе стороны эскалатора.
заваливался на спину, смотрел в небо, а небо смотрело в меня, а потом отвернулось, или я отвернулся. нам с небом нечего делить, ведь жизнь моя уже кончена, через пару месяцев опавшие листья укроют то, что было моим телом. кому-то я предан - или кем-то - не знаю, не понимаю, не разбираюсь в изломах. возможно ли существовать? правда, возможно ли? мне все простится, потому что я много веселился, но меня волнует этот вопрос - возможно ли существовать?

это правда?

---

я лежал на спине и думал о том, что происходит в моей голове - а там тугой воздух разрывало разноцветными молниями, набухали грозы, но все никак не могли пролиться благодатным дождем и так или иначе все заканчивалось чудовищной мигренью. это - вот что: это во мне воскресают давно угасшие люди и танцуют, танцуют, танцуют, отстукивают узкими ступнями по внутренним стенкам черепа свои какие-то ритмы- тяжел шаг воскресших мертвецов. это просто было бы - сгореть вслед, но я в который уже раз смотрю на дареную бутылку плохого вина и снвова и снова думаю: этот виноград рос не для того, чтобы я пил вино, сделанное из него - для того, чтобы расти, а я живу - для того, чтобы жить, и незачем пытаться уснуть не ко времени, это не значит - сдаться, это значит - сдохнуть, а умирать еще рано - до поры. пока кто-то во мне танцует, нужно непременно вырабатывать электричество, и я вырабатываю, вырабатываю, вырабатываю себя до тех пор ,пока способен еще двигаться, раз-два-три-четыре, я так чертовски рад, что меня еще хватает на что-то за пределами себя.

---

сегодня мне снились люди с чернотой вместо кожи. на головах их, там, где должны быть лица, были гребни улыбок, перевернутые венцы оскаленных зубов. я видел еще оленей с длинной шеей, нарисованных цветными карандашами, но редкие прутья их клеток были вовсе не нарисованы.

---

в пространстве между моим ухом и подушкой завелась, кажется, мышь; мышь эта очевидна в своем наличии лишь тогда, когда сердце качает кровь через голову. думаю, мышь заботится о моем здоровье: она дает о себе знать лишь тогда, когда объем выспанных (высыпанных в сон?) мною минут переходит за грань допустимого минимума. когда я мешаю кофейный порошок пополам с водой, мышь встает на задние лапы, но молчит пока; а я бегу десятикилометровый кросс от выдуманного чего-то, но очень страшного - я помню, я бежал этот кросс, честное слово; я укладываю голову на подушку аккуратно, старательно, скалыдваю руки на груди - мне просто нужны лежать и чтобы никто не трогал, и я получаю и того и другого в довольстве, я будто бы вовсе в могиле, но между моим ухом и пространством подушки образовалась мышь, значит, я ее чувствую, значит, существую, и это - тоже хорошая новость.

у меня зверинец в голове, но от этого проще.

---

я закрываю глаза в темноте и никак не могу набраться смелости открыть их раньше, чем солнце наконец встанет. это чертовски странно, но я ничего не могу поделать и не могу отвенуться от стены - я чувствую, как что-то стоит за моей спиной, и стоит только сделать неаккуратное движение - ледяные пальцы схватят за запястье и уже никогда, никогда не отпустят, а я - что я, дурак, что ли, чтобы постоянно ходить с ледяной девицей на запястье?
вокруг меня постепенно разворачивается тугая спираль какая-то, вот только беда: так или иначе все закончится тем, что она непременно ударит по мне, так что мне остается только спешно сооружать броню из того, до чего получается дотянуться, а вокруг как на грех ни гномьих тайников, ни драконьей кожи, даже и не знаю, что делать, приходится обходиться подручным средствами вроде силы воли, которых мне никогда не хватало; знал бы, что так получится - непременно собрался бы в дорогу получше, но я почему-то рассчитывал едва ли не на путь в изумрудный город, вымощенный желтыми кирпичами, потому босым ногам моим почти уже невозможно ступать на землю, но я все иду и иду куда-то, то ли к светлому будущему, то ли к темному прошлому, то ли и вовсе топчусь на месте, но я иду, я двигаю ногами, значит, я пока жив, и это - лучшая новость за последнее время.

---

i need you to need me

я люблю смотреть, как я тону в этом зрелище есть что-то умиротворяющее. я смотрел, как я все глубже погружаюсь в себя, и снаружи оставались уже только руки, и я как-то глупо пытался схватить за края вода, но она не подавала мне руки , и ч тонул и продолжаю тонуть - с тех самых и до сих пор.
до сих пор.