vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
вторник, 27 сентября 2011
23:35
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
vae soli, vae mihi
они научились радоваться мелочам. они научились учиться довольствоваться малым. они начали понимать что-то о людях и чувствовать необходимость - а они отрицали это, бежали, страшились зависимости от похотливого племени.
впрочем, они быстро забывали. им незачем стало помнить. так забывают про то, что снег белый, если он уже растаял, а зеленых листьев все нет. все покрылось коркой тонкого льда. все видно. все слышно. и холодно.
она не посылала вестей о себе.
они думали,что будут знать, как она счастлива; надеялись набрести однажды на те пляжи, где оставляли свои крики чайки; уверены были, что смогут напитаться ее счастьем и жить.
а она не говорила о себе, не посылала писем и не пела песен, а они не осмелились оставить письмена на небе и древесных листьях и метались по земле, пытались встретить ее нечаянно, заглянуть в глаза, прикоснуться, подержать за руку, может быть - или издали посмотреть, как тает она, невозможная, с предрассветным дымом, как вьются вокруг нее маленькие жизни, как он, исцеленный, дышит ею.
а она растворилась. не было ее - была горсть морской пены, солью пропитавшийся ветер, осень была и зима, а ее - не было.
и они не знали, где искать ее, как прожить и не умереть совсем, а не понарошку.
они молчали, но сердца изнутри ломали ребра.
впрочем, они быстро забывали. им незачем стало помнить. так забывают про то, что снег белый, если он уже растаял, а зеленых листьев все нет. все покрылось коркой тонкого льда. все видно. все слышно. и холодно.
она не посылала вестей о себе.
они думали,что будут знать, как она счастлива; надеялись набрести однажды на те пляжи, где оставляли свои крики чайки; уверены были, что смогут напитаться ее счастьем и жить.
а она не говорила о себе, не посылала писем и не пела песен, а они не осмелились оставить письмена на небе и древесных листьях и метались по земле, пытались встретить ее нечаянно, заглянуть в глаза, прикоснуться, подержать за руку, может быть - или издали посмотреть, как тает она, невозможная, с предрассветным дымом, как вьются вокруг нее маленькие жизни, как он, исцеленный, дышит ею.
а она растворилась. не было ее - была горсть морской пены, солью пропитавшийся ветер, осень была и зима, а ее - не было.
и они не знали, где искать ее, как прожить и не умереть совсем, а не понарошку.
они молчали, но сердца изнутри ломали ребра.
суббота, 24 сентября 2011
vae soli, vae mihi
и однажды в своих странствиях они встретили его. он был красив, как сбывшаяся мечта, глаза у него были птичьи, гордые, а мысли - такие легкие, что даже они позавидовали, хотя давным-давно избавились от пагубной привычки думать тяжелые мысли. он не умел заглядывать за горизонт и отражаться в зеркалах, ибо считал, что неправильно делить себя с серебром. он казался сыном облака, если не знать, что у него не может быть ни матери, ни отца, ни бога. и песни его разрывали сердце, а пальцы играли на душе так, как ни один флейтист не сыграет на самой лучшей флейте.
его душа кричала о том, что ему доводилось умирать. и, не сдержавшись, они спросили: каково это? не знавшим рождения, не ждущим смерти - им не было все равно.
и он ответил.
- как будто рушатся все горы, шторма в океанах и плачут ветра, как ночь спускается на все города, а зачарованные странники возвращаются домой, так птицы не умеют больше летать и звери - кричать, как люди больше не любят и ненавидят, а руки потеряли друг друга - вот так - смерть.
так говорил тот, кто мертвее всех мертвецов и желаннее всех любовников, и взгляд его был тяжелым, как небо, возложенное на его плечи.
а они, слушая его, понимали - цветком для него станет она. исцелит его, пойдет за ним, и на песке вдоль берега неизвестного моря отпечатаются две цепочки следов, а расстояние между ними будет измеряться не вечностью, а количеством счастья в граммах.
они поняли, что ей никогда не полюбить их, потому что она любит его.
и в них поселилась пустота, а у них не было сил, чтобы прогнать ее - и в отчаянии своем они не знали, что делать, но знали, что она может быть счастлива, и показали ему на горизонт.
- там ты найдешь ее, ступай. - и в их голосах было столькоболи, что даже он не осмелился ослушаться, хотя не умел повиноваться.
они рассыпались на песчинки, слезы их были безмолвны и холодны, а мысли бросили их.
в собственной жизни они стали эпизодическими персонажами, и эта история теперь могла обойтись без них.
его душа кричала о том, что ему доводилось умирать. и, не сдержавшись, они спросили: каково это? не знавшим рождения, не ждущим смерти - им не было все равно.
и он ответил.
- как будто рушатся все горы, шторма в океанах и плачут ветра, как ночь спускается на все города, а зачарованные странники возвращаются домой, так птицы не умеют больше летать и звери - кричать, как люди больше не любят и ненавидят, а руки потеряли друг друга - вот так - смерть.
так говорил тот, кто мертвее всех мертвецов и желаннее всех любовников, и взгляд его был тяжелым, как небо, возложенное на его плечи.
а они, слушая его, понимали - цветком для него станет она. исцелит его, пойдет за ним, и на песке вдоль берега неизвестного моря отпечатаются две цепочки следов, а расстояние между ними будет измеряться не вечностью, а количеством счастья в граммах.
они поняли, что ей никогда не полюбить их, потому что она любит его.
и в них поселилась пустота, а у них не было сил, чтобы прогнать ее - и в отчаянии своем они не знали, что делать, но знали, что она может быть счастлива, и показали ему на горизонт.
- там ты найдешь ее, ступай. - и в их голосах было столькоболи, что даже он не осмелился ослушаться, хотя не умел повиноваться.
они рассыпались на песчинки, слезы их были безмолвны и холодны, а мысли бросили их.
в собственной жизни они стали эпизодическими персонажами, и эта история теперь могла обойтись без них.
пятница, 23 сентября 2011
21:02
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
vae soli, vae mihi
знаешь, рыж
вот живут себе боги. живут-живут, питаются верой и амброзией, а потом все это заканчивается, и афина заправляет свой самолет топливом, потому что у нее больше нет сил заставить его летать, а одину выпадает только вейрд.
им тоже никуда не деться,
но никто не слышал, чтобы боги плакали
только приходилди в ярость и крушили горы.
вот живут себе боги. живут-живут, питаются верой и амброзией, а потом все это заканчивается, и афина заправляет свой самолет топливом, потому что у нее больше нет сил заставить его летать, а одину выпадает только вейрд.
им тоже никуда не деться,
но никто не слышал, чтобы боги плакали
только приходилди в ярость и крушили горы.
23.09.2011 в 17:45
Пишет Рыжерыж:тело человека и человек - это два разных животных.
словно действительно паразитизм: душа находится в теле и использует его, стирая в итоге в мелкий кровяной сор всё, себе подчиняющееся, до конца,
если бы это было так.
паразит в жертве, да только ловушка захлопнута, и из своего кормильца душонке никуда не деться,
когда он - кормилец - будет подводить своего управляющего собственной хрупкостью и смертностью, паразит, само собой, будет задумываться:
что за чёрт, я же владею ситуацией.
да что за чёрт.
действительно, смешной ты,
словно бы морю подчиняется беспрекословно вся бушующая в нём вода.
"когда человек умирает, его тело теряет 21 грамм" (с)
замечательные зарисовки в фильме, кстати.
.
нет, я не могу здесь ни о чём думать.
URL записисловно действительно паразитизм: душа находится в теле и использует его, стирая в итоге в мелкий кровяной сор всё, себе подчиняющееся, до конца,
если бы это было так.
паразит в жертве, да только ловушка захлопнута, и из своего кормильца душонке никуда не деться,
когда он - кормилец - будет подводить своего управляющего собственной хрупкостью и смертностью, паразит, само собой, будет задумываться:
что за чёрт, я же владею ситуацией.
да что за чёрт.
действительно, смешной ты,
словно бы морю подчиняется беспрекословно вся бушующая в нём вода.
"когда человек умирает, его тело теряет 21 грамм" (с)
замечательные зарисовки в фильме, кстати.
.
нет, я не могу здесь ни о чём думать.
vae soli, vae mihi
а они делали совершенно не то, для чего были предназначены.
они все делали с душой: любили тех, с кем жили, ненавидели тех, кого убивали, боялись тех, от кого прятались... чужие судьбы были им мучительны, ибо капризные души не желали браться за бесполезую работу, а тушка не умела противостоять уговорам. душа плакала, заламывала руки кокетливо, не понимала. душа всегда все делала с ними. они себя знали лучше, чем закруоки любимого города, сны свои выбирали в зависимости от цвета капель дождя,
любили.
им приходилось делать то, для чего они были совсем не предназначены.
и они выворачивались наизнанку, и тогда стало понятно, что они - как люди, только наоборот. у людей внутри даже не мысли и сны а обычные неаппетитный внутренности, а у них тела были легкиеи слушались по первой просьбе
они бы почти были летящие, но крылья почему-то не отрастали, а двигаться быстро они почти не умели, и в закатных лучах - это не для них было, они в густом воздухе застывали поминутно
если бы вокруг было холодно-прозрачно, им было бы хорошо - а вокруг было холодно или жарко и смутно, и костры внутри только разгорались и было больно дышать
они делали не то, для чего были предназначены, но все цеплялись за горизонт.
орни все делали с душой: с ней они жили. ненависти они не знали.
они все делали с душой: любили тех, с кем жили, ненавидели тех, кого убивали, боялись тех, от кого прятались... чужие судьбы были им мучительны, ибо капризные души не желали браться за бесполезую работу, а тушка не умела противостоять уговорам. душа плакала, заламывала руки кокетливо, не понимала. душа всегда все делала с ними. они себя знали лучше, чем закруоки любимого города, сны свои выбирали в зависимости от цвета капель дождя,
любили.
им приходилось делать то, для чего они были совсем не предназначены.
и они выворачивались наизнанку, и тогда стало понятно, что они - как люди, только наоборот. у людей внутри даже не мысли и сны а обычные неаппетитный внутренности, а у них тела были легкиеи слушались по первой просьбе
они бы почти были летящие, но крылья почему-то не отрастали, а двигаться быстро они почти не умели, и в закатных лучах - это не для них было, они в густом воздухе застывали поминутно
если бы вокруг было холодно-прозрачно, им было бы хорошо - а вокруг было холодно или жарко и смутно, и костры внутри только разгорались и было больно дышать
они делали не то, для чего были предназначены, но все цеплялись за горизонт.
орни все делали с душой: с ней они жили. ненависти они не знали.
четверг, 22 сентября 2011
22:40
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
среда, 21 сентября 2011
vae soli, vae mihi
21.09.2011 в 08:37
Пишет Юралга Норд:(...Здесь тишина, небо царапает окно дождевыми руками; мы дышим водой, что дальше будет с нами? мы застываем в бесчувствии;
в бесчувствии не осталось тепла и холода, небо вытекает - дождем исколото,
мне кажется, снег забывает нас...)
потом по черной земле пройдет белолапая кошка,
и все пройдет, все забудется, и ничего уже не важно будет, когда отпечаются на померзлой грязи ее ледяные следы.
URL записи
а они не знали, что делать.
первый раз в своей жизни они поняли, что ничем не отличаются от всех остальных. почти ничем.
вокруг них было слишком много людей, которым что-то было нужно; им и самим, как выяснилось, что-то нужно было от людей - карты или их наличие, этого они и сами не понимали.
пожалуй, в ней не хватало чего-то человеческого, и, может быть, в этом и была ее притягательность. они все ждали, когда им представится шанс это выяснить - а она не подпускала их ближе, чем на три с половиной жизни - впрочем, и это уже было прогрессом, раньше они часто наблюдали за ней с расстояния вечности, вдыхали родной запах волос и шли по следам - а тут даже горизонт общий, почти есть почти причины для счастья.
это почти-прости-прочти стало их постоянным спутником; противные "если" кружили над головами; по-хорошему, их стоило бы разгонять уверенностью хотя бы в чем-нибудь, но они вдруг поняли, что иногда бывает все равно.
вдруг. раз - и уже даже не важно, найдешь ее или нет, просто нужно идти вперед, потому что оставаться на месте - значит или умереть, или наконец родиться по-настоящему, покупать лапшу, варить обедзакрывать за собой двери - этого нельзя допустить.
они не знали, что делать, и потому шли вперед.
и они, наверное, даже не представляли, что три с половиной жизни могут быть очень короткими, потому что все больше становились похожими на нее; они уже научились забывать, что осень, они уже научились помнить, что холод - это только кажется, они уже поняли, что, когда невыносимо здесь, нужно идти вперед или куда-нибудь еще, главное - не наступать на изнанку своих следов.
с ними можно было разговаривать как угодно и о чем угодно; они умели мирно улыбаться и думать о стееклянном небе и теплых боках огромных ящериц; а вот стоило ей уронить слезу где-то на пустыне морского берега - они кричали, от ярости становились беспомощными и злыми; движения из были резкими, глаза - сухими, поводки у мыслей путались.
они шли за не по кромке волн. они не знали, что делать, и шли вперед. она не знала, куда идет, но вела их.
понедельник, 19 сентября 2011
vae soli, vae mihi
они складывались от боли пополам. у них небо было сном начинающего убийцы, земля трескалась под ногами, как стекло, из которого делают холодные елочные шары, а листья с деревьев начинали облетать, пораженные странной болезнью.
болезнь называлась сердце.
в редкие минуты просветления - или, может быть, помутнения - они жалели себя. себя они любили почти бесстыдно, захлебываясь - в те моменты, когда, изможденные, брошенные, не вызывали жалости у собственных жестких - жестоких? - отражений. тогда они выплескивали свою боль в слова, тонули и уходили за ней, оставляя только необычайно четкие следы - следы, омытые слезами, со временем засыхают и становятся слишком четкими для человеческого глаза.
они обещали себе, что обязательно станут нелюдьми и вот тогда будут ее достойными.
а до тех пор ковали себе доспехи для сердца - из равнодушия, разочарования и терпения.
кузнецами были те, кто уже успел их бросить.
мне действительно очень плохо. простите за бездарность. мне почему-то кажется, что так надо
болезнь называлась сердце.
в редкие минуты просветления - или, может быть, помутнения - они жалели себя. себя они любили почти бесстыдно, захлебываясь - в те моменты, когда, изможденные, брошенные, не вызывали жалости у собственных жестких - жестоких? - отражений. тогда они выплескивали свою боль в слова, тонули и уходили за ней, оставляя только необычайно четкие следы - следы, омытые слезами, со временем засыхают и становятся слишком четкими для человеческого глаза.
они обещали себе, что обязательно станут нелюдьми и вот тогда будут ее достойными.
а до тех пор ковали себе доспехи для сердца - из равнодушия, разочарования и терпения.
кузнецами были те, кто уже успел их бросить.
воскресенье, 18 сентября 2011
23:36
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
пятница, 16 сентября 2011
22:29
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
vae soli, vae mihi
а боль ползала у них под кожей, как отвратительное насекомое, распускалась миллионами разновкусных соцветий, и пожинать плоды ее могла только она.
ей, впрочем, их боль была без надобности; ей, кажется, вообще ничего не нужно - немного росы, немного солнца - много ли?
наверное, много - для той, которой нет.
может быть, когда-нибудь, чужими строками она посмотрит наконец сюда, поймет, что ждать здесь не стоит, и растает - облаками ли, птицами или невесомыми па, что учит тоненькая девочка-балерина.
тогда им станет легче, пожалуй.
тем, у кого жизнь закончилась, ждить уже так невозможно, что почти просто.
мертвецам, говорят, проще.
им не надо придумывать повод для надежды, и
прощать им тоже не надо, а их простят однажды.
однажды - это стало их любимым словом. в нем слишком мало от "если", чтобы можно было заламывать руки от отчаяния, в сослагательном наклонении страдать неожиданно красиво. однажды можно полюбить, можно уйти, а можно - начать.
однажды можно выжить.
и иногда, в рассвет, когда солнца еще нет, но уже ясно, что оно придет, пусть даже этим вечером ему не приносили жертв головами проигравших в мяч - тогда они бывают уверены, что однажды они ее встретят.
однажды, в одной из десяти тысяч реальностей, что отражается в зеркалах ее ладоней, они, наверное, выживут.
ей, впрочем, их боль была без надобности; ей, кажется, вообще ничего не нужно - немного росы, немного солнца - много ли?
наверное, много - для той, которой нет.
может быть, когда-нибудь, чужими строками она посмотрит наконец сюда, поймет, что ждать здесь не стоит, и растает - облаками ли, птицами или невесомыми па, что учит тоненькая девочка-балерина.
тогда им станет легче, пожалуй.
тем, у кого жизнь закончилась, ждить уже так невозможно, что почти просто.
мертвецам, говорят, проще.
им не надо придумывать повод для надежды, и
прощать им тоже не надо, а их простят однажды.
однажды - это стало их любимым словом. в нем слишком мало от "если", чтобы можно было заламывать руки от отчаяния, в сослагательном наклонении страдать неожиданно красиво. однажды можно полюбить, можно уйти, а можно - начать.
однажды можно выжить.
и иногда, в рассвет, когда солнца еще нет, но уже ясно, что оно придет, пусть даже этим вечером ему не приносили жертв головами проигравших в мяч - тогда они бывают уверены, что однажды они ее встретят.
однажды, в одной из десяти тысяч реальностей, что отражается в зеркалах ее ладоней, они, наверное, выживут.
четверг, 15 сентября 2011
vae soli, vae mihi
а они кричали, что раньше было лучше. выходили на улицы по-прежнему летние, не стремились хранить тепло, и мягкие их тела составляли опасный контраст с затянутыми в жесткий мундир теплой - почему теплой: для холода предназначенной - одежды прохожими. руки их все еще по привычке не прятались по карманам, а все надеялись поймать отрывок ветра, привязть на обрывок разноцветной нитки и гулять с ним; мысли их были по-прежнему легки и свободны.
если бы можно было сохранить их дыхание в склянке из цветного стекла, это был бы настой вечного лета; впрочем, обходиться без дыхания они разучились вдруг. почему-то слишком много "вдруг" стало в их жизни, и в очередной раз собирая их в аккуратныепачки и увязывая красивой садовой веревочкой, дав себе слово непременно сдать из для нуждающихся в случайностях, они поняли, что лето - кончилось, а запасов не осталось.
и вот тогда они решили притвориться лисой. они стали делать вид, что их вовсе не интересует то, что происходит там, снаружи. она манила, пальцы ее одевались в лед, а в глазах читался лед, и она как будто бы просила о помощи - боги, да они отдали бы все, если бы могли ей помочь -
а они ведь могли, но, кажется, в кои-то веки не хотели. в них снова загорелись огни, они снова стали собой - впрочем, осень не даст им ускользнуть надолго.
они играли в солдат, одевали камуфляжные серьезные лица и смеялись, когда их никто не видел. преувеличенно умные высказывания должны сбить осень с толку.
они перестали верить, потому что ничто вокруг не верило им.
они настороженно замерли; им оставалось только ждать.
вот они и ждут.
если бы можно было сохранить их дыхание в склянке из цветного стекла, это был бы настой вечного лета; впрочем, обходиться без дыхания они разучились вдруг. почему-то слишком много "вдруг" стало в их жизни, и в очередной раз собирая их в аккуратныепачки и увязывая красивой садовой веревочкой, дав себе слово непременно сдать из для нуждающихся в случайностях, они поняли, что лето - кончилось, а запасов не осталось.
и вот тогда они решили притвориться лисой. они стали делать вид, что их вовсе не интересует то, что происходит там, снаружи. она манила, пальцы ее одевались в лед, а в глазах читался лед, и она как будто бы просила о помощи - боги, да они отдали бы все, если бы могли ей помочь -
а они ведь могли, но, кажется, в кои-то веки не хотели. в них снова загорелись огни, они снова стали собой - впрочем, осень не даст им ускользнуть надолго.
они играли в солдат, одевали камуфляжные серьезные лица и смеялись, когда их никто не видел. преувеличенно умные высказывания должны сбить осень с толку.
они перестали верить, потому что ничто вокруг не верило им.
они настороженно замерли; им оставалось только ждать.
вот они и ждут.
среда, 14 сентября 2011
16:39
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
vae soli, vae mihi
от ее слез заболевали головы.
они любили ее так сильно, что не выносили различий. они стали похожими друг на друга, как похожи на нее ее отражения, и разными настолько, что никто не заметил бы сходства, как различались ее песни. они следовали за ней по пятам, наступали на ее следы, и она каждый раз останавливала свою планую речь, чтобы посмотреть назад и увидеть их на горизонте - изможденных, ослабленных, вымотанных своей любовью и счастливых ею.
они отказывалиь от себя. они отказывались от них. она отказывалась от себя, чтобы они не отказывались от них.
они могли бы отрицать весь мир, если бы она не запретила; они цмерли бы, если бы она попросила; они забыли себя и запомнили только ее лицо.
они жили ею.
она жила ими.
они убили себя ею.
она была собой.
они любили ее так сильно, что не выносили различий. они стали похожими друг на друга, как похожи на нее ее отражения, и разными настолько, что никто не заметил бы сходства, как различались ее песни. они следовали за ней по пятам, наступали на ее следы, и она каждый раз останавливала свою планую речь, чтобы посмотреть назад и увидеть их на горизонте - изможденных, ослабленных, вымотанных своей любовью и счастливых ею.
они отказывалиь от себя. они отказывались от них. она отказывалась от себя, чтобы они не отказывались от них.
они могли бы отрицать весь мир, если бы она не запретила; они цмерли бы, если бы она попросила; они забыли себя и запомнили только ее лицо.
они жили ею.
она жила ими.
они убили себя ею.
она была собой.
пятница, 09 сентября 2011
vae soli, vae mihi
Она танцевала под музыку ветра.
"Как она может танцевать сейчас, как позволяет ветру ласкать лицо, как?" - спрашивали они.
"Посмотрите на нее," - отвечали им. "Посмотрите на нее." И они смотрели и видели. Они видели, как изранены ее ступни, как дрожат ее руки.
" Как она может смеяться теперь, как она не плачет, как не болят ее глаза от непролитых снов?" - кричали они.
"Поймите ее," - говорили им. "Почувствуйте ее". И они чувствовали. Они поняли. Ее глазами смотрело горе. Ее смехом звенела боль.
"Кто она, зачем, почему не помогут ей?" - в отчаянии заламывали руки. "Спасите нежность ее, жизнь ее спасите, не проливайте кровь!"
"Оставьте ее." - приказали им. "Забудьте."
а они не забывали ее, танцующую, летящую, и кровь ее, оросившая землю под их ногами, стала для них священной, и мысли ее они видели во сне. И они не знали ее имени и не видели ее дороги, и не слышали ее голоса и не видели ее слез - они помнили, как она кружилась, сияющая, святая, чужая, в другом "теперь".
и они ловили ветер и спрашивали, как найти ее, а он молчал, и они гонялись за солнцем и прятались от луны, и осенью пропахли их души до самых костей - а они искали место, где танцевала она.
и, ослепнув, горького полынного чая испив, камни полюив за отзывчивость, остановившись вдруг, они вспомнили, что она танцевала для них.
они вспомнили, как плавно двигались ее руки, как нежно закрывала она глаза руками - они вспомнили, что она танцевала, чтобы они могли заплакать и однажды станцевать для нее.
"Как она может танцевать сейчас, как позволяет ветру ласкать лицо, как?" - спрашивали они.
"Посмотрите на нее," - отвечали им. "Посмотрите на нее." И они смотрели и видели. Они видели, как изранены ее ступни, как дрожат ее руки.
" Как она может смеяться теперь, как она не плачет, как не болят ее глаза от непролитых снов?" - кричали они.
"Поймите ее," - говорили им. "Почувствуйте ее". И они чувствовали. Они поняли. Ее глазами смотрело горе. Ее смехом звенела боль.
"Кто она, зачем, почему не помогут ей?" - в отчаянии заламывали руки. "Спасите нежность ее, жизнь ее спасите, не проливайте кровь!"
"Оставьте ее." - приказали им. "Забудьте."
а они не забывали ее, танцующую, летящую, и кровь ее, оросившая землю под их ногами, стала для них священной, и мысли ее они видели во сне. И они не знали ее имени и не видели ее дороги, и не слышали ее голоса и не видели ее слез - они помнили, как она кружилась, сияющая, святая, чужая, в другом "теперь".
и они ловили ветер и спрашивали, как найти ее, а он молчал, и они гонялись за солнцем и прятались от луны, и осенью пропахли их души до самых костей - а они искали место, где танцевала она.
и, ослепнув, горького полынного чая испив, камни полюив за отзывчивость, остановившись вдруг, они вспомнили, что она танцевала для них.
они вспомнили, как плавно двигались ее руки, как нежно закрывала она глаза руками - они вспомнили, что она танцевала, чтобы они могли заплакать и однажды станцевать для нее.
среда, 07 сентября 2011
vae soli, vae mihi
а они ходили по пробивающемуся в воображении снегу и подбирали обломки упавших икаров. и голоса их сов были глухими, как трубка мертвого телефона, и глубокими, как звуки джаза, что однажды сыграет на трубе тот, чье имя не значило для них ничего, а листья на и деревьях были исписаны тонкими, как птичьи запястья, стихами на языке зверей.
их мысли отяжелели, стали грузными, как беременная волчица; их озябшие руки не могли найти друг друга и струны; флейта, согретая их дыханием, не оживала, но снилась.
их слезы стали последним ледяным водопадом, а смирение - первыми упавшими листьями. они скучали по себе и жар-птицам и под рассвет пели о солнце, предавшем их.
они дышали легко, но сердце их билось в стеклянном графине, и удары отражались от стенок и волновали кровь, как ветер волнует поверхность воды. и оттого они казались зыбкими, как пески сахары, и ненадежными, как старый самолет, и нездешними, как рассерженная тигрица или молчаливые дети.
их дети перестали плакать и звать героев; иссохшие губы их не терпели улыбки - гримасы боли, впрочем, не терпели тоже. Они покрывались защитным коконом, забыв спросить разрешения у бабочки; обиженные бабочки уходили в сны. Где-то за горизонтом они встречали свою юность и стихи Бродского, но уже успели понять, что они идут от окраины к центру и больше не вернутся.
они смотрели в небо и видели отражение красных песков; и в горле у них не осталось слов, чтобы молиться - только просить прощения.
Они уходили вместе с дикими гусями и теплыми ночами и, наверное, были бы счастливыми, если бы не шли спиной вперед, пытаясь заглянуть за горизонт, что остался позади.
Они умели бы быть счастливыми, если бы не оглядывались назад.
морали нет
их мысли отяжелели, стали грузными, как беременная волчица; их озябшие руки не могли найти друг друга и струны; флейта, согретая их дыханием, не оживала, но снилась.
их слезы стали последним ледяным водопадом, а смирение - первыми упавшими листьями. они скучали по себе и жар-птицам и под рассвет пели о солнце, предавшем их.
они дышали легко, но сердце их билось в стеклянном графине, и удары отражались от стенок и волновали кровь, как ветер волнует поверхность воды. и оттого они казались зыбкими, как пески сахары, и ненадежными, как старый самолет, и нездешними, как рассерженная тигрица или молчаливые дети.
их дети перестали плакать и звать героев; иссохшие губы их не терпели улыбки - гримасы боли, впрочем, не терпели тоже. Они покрывались защитным коконом, забыв спросить разрешения у бабочки; обиженные бабочки уходили в сны. Где-то за горизонтом они встречали свою юность и стихи Бродского, но уже успели понять, что они идут от окраины к центру и больше не вернутся.
они смотрели в небо и видели отражение красных песков; и в горле у них не осталось слов, чтобы молиться - только просить прощения.
Они уходили вместе с дикими гусями и теплыми ночами и, наверное, были бы счастливыми, если бы не шли спиной вперед, пытаясь заглянуть за горизонт, что остался позади.
Они умели бы быть счастливыми, если бы не оглядывались назад.
морали нет
вторник, 19 июля 2011
23:05
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра
00:15
Доступ к записи ограничен
vae soli, vae mihi
Закрытая запись, не предназначенная для публичного просмотра