vae soli, vae mihi
там внутри, слева, живет и бьется, отчаянно пытаясь выдержать свой синкопированный ритм - это как замурованная в крепостную стену птица; можно посмотреть мне в глаза и увидеть в зрачках все вселенные моего измученного мозга - все вселенные, ограниченные стенками черепной коробки. провести трепанацию - и там будут всего лишь кровь и серое вещество, только жалкие потроха и ничего больше, только то, что мешает тебе поднять голову от подушки с утра - так какого черта, где миллионы моих миров?
я иду, не чуя под собой земли, города, океаны и люди сменяют друг друга, весь огромный мир движется вместе со мной, стоит остановиться - и нарушится равновесие, и меня затянет в водоворот, я буду стоять на самом дне и смотреть, как рушится все, что я когда-нибудь знал. черт его знает, зачем, но я продолжаю идти, шаг за шагом, преодолевая сопротивление среды, я срываюсь на бег и не смотрю вперед, чтобы не видеть, что бежать - некуда. когда-нибудь я упаду на колени безвольным мешком слабых мышц и костей и даже не смогу закрыть руками глаза, чтобы не видеть, как разваливается на пылающие куски огромное старое солнце; когда-нибудь все погрузится во тьму, и я останусь там один, бессильный и равнодушный.
я отталкиваюсь от края пропасти и лечу, раскинув руки, кричу то ли от страха, то ли от радости, может быть - и то, и другое вместе; я падаю вниз, в темноту, но совсем не боюсь будущего, потому что потом я, конечно, просыпаюсь.
я открываю глаза - как будто вытаскиваю себя за шиворот из глубокого омута; оглядываюсь вокруг, устанавливаю время, место, дату, вспоминаю, кто я такой и зачем я такой нужен. вокруг - посеревший город, бледными пальцами хватается за запястья прохожих, заходится чахоточным кашлем, кутается в чужие обноски; город - кровеносная система старика, выпирающие вены, суженные артерии, зеленоватые линии на сухом пергаменте. я выхожу на улицу. смотрю в небо, пока небо смотрит в меня. оно видит мои вселенные, я вижу солнце, луну и несколько смехотворно маленьких на их фоне спутников, оскорбительно суетливых по сравнению даже с самыми маленькими из звезд.
я выхожу на улицу, и мне уже совсем не страшно. если и я стану - таким: выпивать с утра чашку кофе, перекинуться парой слов с соседом по лестничной клетке, шлепнуть по аппетитной заднице секретаршу, выпить стакан джина - если я стану взрослым, то о чем мне беспокоиться? взрослые не падают ни в кроличьи норы, ни в бездонные пропасти; они не выгуливают вселенные из своей головы, а сгоревшее во сне солнце не отпечатывается у них на сетчатке. я могу больше не бояться: какая разница, вот этого, который свихнулся в край, все равно уже никогда не будет.
ночь схватывает воздух над городом холодной стеклянной коркой. где-то там, в другом измерении, вмерзают в лед и умирают от холода и удушья древние хищные рыбы, одна из которых - я.
я иду, не чуя под собой земли, города, океаны и люди сменяют друг друга, весь огромный мир движется вместе со мной, стоит остановиться - и нарушится равновесие, и меня затянет в водоворот, я буду стоять на самом дне и смотреть, как рушится все, что я когда-нибудь знал. черт его знает, зачем, но я продолжаю идти, шаг за шагом, преодолевая сопротивление среды, я срываюсь на бег и не смотрю вперед, чтобы не видеть, что бежать - некуда. когда-нибудь я упаду на колени безвольным мешком слабых мышц и костей и даже не смогу закрыть руками глаза, чтобы не видеть, как разваливается на пылающие куски огромное старое солнце; когда-нибудь все погрузится во тьму, и я останусь там один, бессильный и равнодушный.
я отталкиваюсь от края пропасти и лечу, раскинув руки, кричу то ли от страха, то ли от радости, может быть - и то, и другое вместе; я падаю вниз, в темноту, но совсем не боюсь будущего, потому что потом я, конечно, просыпаюсь.
я открываю глаза - как будто вытаскиваю себя за шиворот из глубокого омута; оглядываюсь вокруг, устанавливаю время, место, дату, вспоминаю, кто я такой и зачем я такой нужен. вокруг - посеревший город, бледными пальцами хватается за запястья прохожих, заходится чахоточным кашлем, кутается в чужие обноски; город - кровеносная система старика, выпирающие вены, суженные артерии, зеленоватые линии на сухом пергаменте. я выхожу на улицу. смотрю в небо, пока небо смотрит в меня. оно видит мои вселенные, я вижу солнце, луну и несколько смехотворно маленьких на их фоне спутников, оскорбительно суетливых по сравнению даже с самыми маленькими из звезд.
я выхожу на улицу, и мне уже совсем не страшно. если и я стану - таким: выпивать с утра чашку кофе, перекинуться парой слов с соседом по лестничной клетке, шлепнуть по аппетитной заднице секретаршу, выпить стакан джина - если я стану взрослым, то о чем мне беспокоиться? взрослые не падают ни в кроличьи норы, ни в бездонные пропасти; они не выгуливают вселенные из своей головы, а сгоревшее во сне солнце не отпечатывается у них на сетчатке. я могу больше не бояться: какая разница, вот этого, который свихнулся в край, все равно уже никогда не будет.
ночь схватывает воздух над городом холодной стеклянной коркой. где-то там, в другом измерении, вмерзают в лед и умирают от холода и удушья древние хищные рыбы, одна из которых - я.